Три момента взрыва (сборник) - Страница 125

125

Птичья песенка становится громче. На спутнике вспыхивает огонек, он поворачивается и направляет антенну к Земле, к летящим с нее звукам.

0:58–0:59

Д. сидит напротив П. за кухонным столом. Наклоняется вперед. Говорит:

– Слушай.

1:00

П. смотрит на экран компьютера. Там надпись: «Файлы не найдены».

1:01–1:02

Крупный план лица Д.

Он говорит:

– Слушай.

1:03

Ночь. Голый П. стоит у изножья кровати. Он поднимает голову и открывает рот, видно, что его горло вибрирует, как будто он воет. Слышен только шелест.

1:04–1:08

Д. кричит:

– Слушай!

П. кричит ему в ответ:

– Нет, это ты слушай! – Ударяет по столу ладонью.

Д. опускает глаза. На столе остается отчетливый отпечаток ладони П., сделанный белым порошком.

1:09–1:14

Подлесок. Крупный план драки малиновок.

Камера показывает П., в руках у него микрофон. Он без одежды, его кожа покрыта сотнями мелких царапин. Звука нет.

Вдруг малиновки прекращают драку. Отскакивают друг от друга. Смотрят на П.

1:15–1:19

Темнота. Слышно, как на винил опускается иголка. Начинается потрескивающая песенка малиновки.

Голос за кадром, П. шепчет:

– Слушай.

Титры: Слушай птиц.

Лошадка

В раме окошка на задней стороне дома, на фоне безобразной желто-кирпичной стены, позади единственной панели из матового стекла, стоит фарфоровая лошадь. Ростом она всего фут, ее блестящие белые бока испещрены зелеными стебельками и листиками, между которыми прячутся мелкие белые цветочки. Она стоит, норовисто прижав голову и яростно вскинув передние копыта, – вечный фарфоровый протест.

На улице стоит мальчик, он тихо плачет, глядя на эту лошадку. Его слезы смущают людей. Они не могут спокойно пройти мимо: один за другим люди из соседних домов, увидев его в свои окна, или прохожие, заметив его состояние, подходят и спрашивают, все ли с ним в порядке, где его мама, где папа, какая ему нужна помощь и что случилось. Он ничего не отвечает, только трясет головой или отмахивается. На нем нет следов побоев, его одежда не испачкана и не порвана, на вид ему лет тринадцать, но если приглядеться, то, может, и все семнадцать – а это уже совсем другое дело, тогда он не мальчик, а юноша, независимая личность, и всякое вмешательство в его дела, хотя бы и из лучших побуждений, он может счесть нахальством. Конечно, если он будет плакать тут и дальше, то кто-нибудь все же вызовет или полицию, или «Скорую помощь», или хотя бы уговорит его войти с ними в дом, а пока он всхлипывает почти беззвучно, и только очень внимательно присмотревшись к тому, как он переминается с ноги на ногу, как резко вдруг наклоняет голову, можно понять, что у него какое-то горе. Все, кто это замечает, задерживаются около него.

Приглядевшись к нему уж совсем внимательно, поневоле спросишь себя, где он взял такую одежду, ведь и в ее крое, и в цвете есть что-то совершенно неуместное на этой далеко не центральной улице северного Лондона, в конце которой маячат супермаркет (только что объявивший о снижении прибылей) и автомастерская, где наконец-то заменили дверь, сняв старую деревянную, покрытую лохмотьями облупившейся краски, и навесив чистую деревоплиту, за которой, видимо, откроется теперь какая-то новая мастерская.

День выдался холодный и ясный, и, стоя между кучками палых листьев и рваных полиэтиленовых пакетов, еще сырых от дождя, этот не то мальчик, не то юноша – как хотите, так его и назовите – не спускает глаз с фарфоровой лошадки в чужом окне. Но руки к стеклу не протягивает.

Шест пронзает тело лошадки, входя в ее миниатюрную грудную клетку, – небольшой, всего несколько дюймов в длину, он сделан то ли из желтого металла, то ли из грубо позолоченного дешевого фарфора, как сама лошадь, с которой он должен, по идее, составлять некое единство. То есть создавать впечатление, как будто ее сняли с карусели. В общем, это не модель настоящего животного, а модель модели вставшей на дыбы живой лошади. Может даже статься, что все лошадки на том веселом аттракционе, с которого ее якобы сняли, были не из дерева, а из закаленной в печи, покрытой глазурью глины, и тогда фарфоровый материал этой статуэтки подходит ей как нельзя больше.

Если дело обстоит именно так, то тогда перевод этого конкретного животного в копию коснулся лишь его размеров, но никак не сути.

Если, конечно, наездник был не под стать коню – воображаемый наездник. Возможно, это не уменьшенная копия большого аттракциона, а настоящая крошечная каруселька, предназначенная для катания кукол или мелких зверюшек, которые в страхе жмутся к холодным твердым телам искусно масштабированных зверей, скачущих по кругу вверх-вниз.

Должна быть какая-то логика в том, почему лишь эта часть аттракциона превратилась в игрушку, если это на самом деле случилось с ней. Куда девался яркий конический шатер? Где другие фигуры? Что там было – только лошади или целый ковчег пестро раскрашенных, сливающихся в волнистую дугу зверей? Возможно, игрушка, с которой сняли эту лошадку, была, подобно знаменитой карусели из Провиденса, своего рода витриной, чудом искусства, где все фигуры были копиями фигур с разных знаменитых каруселей, прославленных среди карусельных дел мастеров. Кони, утки, оседланные медведи, смена стилей, перекличка эпох: баухаусный тигр удирает от ягненка ар-деко, и так далее. Целые направления дизайнерской мысли, приняв облик разных зверей, плывут друг за другом по воле неведомого устроителя карнавалов, воздавая дань величайшей предшественнице всех каруселей, лучшей из лучших, каноническому воплощению медленно раскручивающейся дуги.

125