Три момента взрыва (сборник) - Страница 90

Ей было восемь, когда она открыла новую эру. А за день до этого девочка стояла на краю выкошенного почти под корень луга и, как зачарованная, следила за машиной, которая, ворча двигателем и чуть подпрыгивая на кочках, в очередной раз пробежала по земле и наконец взлетела. С восторгом, незнакомым ей прежде, наблюдала она этот рискованный полет.

1) Размышления о началах и концах. О взаимосвязях между ними.

Первая играющая рисует горизонтальную прямую, которую называет «Время».

Вторая размечает хронологию вертикальными штрихами разного цвета.

Третья подписывает штрихи цифрами в соответствии с принятой логикой.

Лист со схемой помещается в центре стола, играющие заводят таймер (в комплекте). И медитируют над схемой, покуда не истечет наугад выбранное время.

Девочку звали Эммелиной, и она оказалась в Нутаче по прихоти своего брата. Это она, наскучив венками, которые они плели с подружкой из долины, вдруг вскочила и, раскинув невиданным доселе крестом прямые руки, побежала по склону горы вверх, к избушке, где жила с матерью, а ее грязная юбчонка трепыхалась от ветра вокруг ног.

– Что ты делаешь? – крикнула другая девочка ей вслед. – Постой!

И не потому, что не могла угнаться за ней, просто ей хотелось по крупицам проанализировать это новое, навеянное посещением Нутача, движение. Вчерашнее вознесение проходило без нее, но чутье тут же подсказало ей неизбежность того, что она видела.

2) Игра начинается по звонку.

Четвертая играющая берет одну карту из колоды Плоти, другую из колоды Духа и кладет их на стол картинкой вверх, так, чтобы их могли видеть остальные. У нее есть тридцать секунд, чтобы решить, на какую из Первовещей указует эта комбинация. Когда таймер подает следующий сигнал, она начинает пантомиму, бессловесный показ невиданного.

Другие игроки вслух высказывают свои догадки касательно того, что бы это могло быть. Если кто-то называет вещь правильно, кон заканчивается. Если таймер звонит раньше, чем находится отгадка, то выигравших нет.

Завершение.

Любая из играющих может в любое время прервать игру, объявив Последнюю Вещь.

Она берет карту из стопки Возможного, никому не показывая. Мысленно соединяет значение невидимой карты со значениями двух других, видимых, и на основании этого сопряжения решает, каким будет конец.

Остальные играющие обязаны сохранять молчание.

Последнюю Вещь она изображает столько, сколько хватит сил.

Будет когда-нибудь и последний ребенок. Другая девочка будет играть, когда Земля уже почти остынет под покровом грязного, зернистого снега и почти забудет о том, что такое солнце. Но и тогда у людей будут свои радости, просто они будут меньше зависеть от цвета и света. Другая девочка будет подбегать к краю утеса и возвращаться, раскинув руки и урча, словно пропеллер. Анахронизм, конечно, но, подражай она хоть реактивному самолету, результат будет тот же самый: просто в ее время небо уже столетиями не будет знать никаких летательных аппаратов. Она последняя будет играть в игру, доставшуюся ей от предков. Не представляя, что именно она изображает.

И когда девочка, чье имя нам пока неизвестно, завершит эту последнюю, случайную, уже бессмысленную пантомиму, то с ней угаснет последний отзвук нашей краткой эпохи, и наступит время новых вещей. После этого все дети станут играть в другие игры, по-иному поднимая руки в тяжелой одежде, чертя ими контуры уже иных, не металлических крыл.

Район

Две ночи подряд я просыпался от дикого сердцебиения. В первый раз, лежа после этого без сна в темноте, я услышал на улице подростков. Они куда-то бежали с криками «Давай быстрей!» и «Мы все пропустим!». Я раздумывал, надо ли встать и сделать что-нибудь, но, судя по звукам, драки там не было и стекла нигде не бились. Так что я встал, когда они уже убежали. Не включая света, я подошел к окну и слегка раздвинул жалюзи.

Уличный фонарь под окном освещал мусор. Внизу стоял большой прямоугольный контейнер, и к его стенкам со всех сторон жались пригнанные ветром бумаги, сухие листья и пластиковые отходы.

Стоял август. Пластинки жалюзи оставили черную пыль на моих пальцах.

На следующую ночь меня разбудили лисы. Я хорошо знаю их сдавленное тявканье, но еще никогда не слышал, чтобы они поднимали такой шум. Помню, однажды, в детстве, когда мы еще не переехали в этот район, у нас была кошка, и у нее случилась течка – мама все это очень осторожно мне объяснила, – и я, закрывая на ночь шторы в спальне, глянул вниз и увидел, что дерево в нашем дворе буквально облеплено котами. Закат уже догорал, а они сидели на ветках и дергали хвостами. И смотрели, как мне показалось, прямо на меня. Как только стемнело, они завели свой оголтелый кошачий концерт.

Я лежал, прислушиваясь к лисьему лаю, и думал, то же самое у них там происходит или нет. Представлял себе, как они женихаются под городскими деревьями или на рифленых металлических крышах покосившихся сараев.

Недалеко от моей квартиры есть парк с небольшой детской площадкой, населенной добродушными пластмассовыми животными. Одно из них – лис с красно-рыжим мехом и в синей кепке. Я представил себе, как стайка настоящих лис кружит возле этого мультяшного персонажа в кромешной темноте.

Я вышел на улицу, постоял. Снаружи оказалось куда прохладнее, чем можно было ожидать, прямо как зимой. Лисы смолкли. Под фонарем была доска, куда собрание жильцов вывешивало свои объявления. Одно порванное, об утреннем кофепитии. Вот еще одно, про переработку отходов. Общественная инициативная группа под странным названием ОБИОСС созывала собрание по вопросам возрождения. Имя одного из ее учредителей показалось мне знакомым.