Позже Анна будет сидеть напротив Ника у края его рва и молча, сцепив пальцы, слушать, как тот со слезами вспоминает яркую, харизматичную молодую шведку, увлеченно и, на взгляд Анны, театрально проповедовавшую какую-то чушь о тайнах земли, которые так преобразили потом его жизнь. Он выбалтывал ей подробности тех причудливых путешествий, в которые она брала его с собой, рассказывал, как они вместе хлопали по бокам старые монументы и гладили камни замковых стен, словно то были спящие звери; говорил о том, чем и как он заполнял свои дни, когда она отказывалась его взять.
– Она так и не позволила мне остаться с ней до конца, – вздыхал он.
«Бедный мальчик, как он рассопливился», – думала Анна, чувствуя к нему сострадание вперемешку с презрением.
Однажды Анна брала образец почвы из покинутой канавы над Темзой, когда мостовая у нее под ногами вздрогнула, и она обернулась посмотреть, в чем дело. На южном берегу очистился кусок неба, и городской пейзаж изменил свою линию там, где с тяжким грохотом, в туче стеклянных брызг и кирпичных осколков, осел на землю небоскреб. Еще до конца недели переломилась у основания и рухнула в карантинную зону радиобашня БТ. Заболевшие специально целыми группами вставали – или садились, а то и укладывались поспать – вблизи каких-нибудь крупных строений, чтобы за несколько часов их рвы слились в один огромный провал, буквально обрушив на них часть города.
– Поступила информация о трупе в Мейда-Вейл. Самоубийство, второй этаж.
Изломанное тело женщины лежало в кратере из кирпича. Она не сходила с места до тех пор, пока пол вокруг нее не разложился целиком, и тогда рухнула вместе с ним вниз, где ее, словно какого-нибудь мультяшного злодея, проткнула насквозь острая пика расщепленной деревянной балки. Из карманного скверика возле обрушенного дома за Анной и трупом наблюдал еще один стоялец – кольцо поваленных деревьев окружало его, а траншея у ног заполнилась водой на несколько дюймов.
Анна переслушала тогда без счета канав, пытаясь расслышать шумы, о которых говорила ей девочка.
Полковник заявил Анне, что ей нельзя больше оставаться в городе.
– Мы даже не знаем толком, что происходит, – сказал он.
В казарме ей выделили комнатенку с окном во двор, где стояли, прислоненные к стене, две здоровые шины. Еще в комнате был телефон, внутренняя линия для соединения с другими помещениями базы.
Время от времени в офицерской гостиной переставал работать телевизор.
– В чем дело? – спросила она как-то раз у Гомеса. – Я уже два дня новостей не видела.
Но, посмотрев на него внимательно, она даже замерла. Его ответный взгляд был полон боли, и она закрыла дверь, подошла к нему и встала так близко, что, если бы он только пошевелился, если бы поднял голову и взглянул на нее хотя бы с тенью теплоты или приязни, она сама бросилась бы ему на шею.
Он встал. Кивком поблагодарил ее и осторожно шагнул назад.
– Там люди, – сказал он ей, – там, в этом сраном хаосе. Я не могу с ними связаться. Все должно было пойти как-то иначе. Верно ведь? Но не пошло. Мне плевать, что вы не можете вылечить эту болезнь, но хотя бы научите нас с ней жить.
Но он что-то сделал, и вечером телевизор заработал опять.
Экстренные выпуски новостей. В дверь просунул голову Перри, багровый отсвет от снятых с воздуха пожаров в Чили, разрушений в Антверпене и Эдинбурге упал на его лицо.
– Полковник, – попросил Перри, – я еще посижу сегодня за полночь, ладно?
– Видали этого австралийского парня? – спросил Гомес у Анны.
Голова Перри убралась, полковник проследил взглядом, как закрылась дверь.
– Он считает, что кое-что нашел, – пояснил Гомес. – В Сети.
– Как? – спросила Анна. Интернет больше не существовал, превратившись в Саргассово море брошенных сайтов, дрейфующих фрагментов покореженной информации, блогов, социальных сетей, цифрового мусора офисов и компаний.
Гомес пожал плечами:
– Он же у нас супергик.
Анна смотрела на экран, где над верхушками какого-то леса с ревом кружили военные самолеты. Зеленый покров под ними прорезали пересекающиеся круговые просеки, эти новые стигматы человечества. В Дубае люди легли рядом с башней Халифа, но полицейские вовремя обнаружили их и предотвратили обрушение.
– Можно взять сюда хотя бы детей, – предложил Гомес. – Пусть спят рядом с вами.
– Тогда вы будете спать рядом с их траншеями, – возразила она. – Детские траншеи меньше, но все равно, представьте, какая будет теснотища.
Полковник горестно взглянул на нее. Анна вспомнила, что он разведен, что у него есть сын. В ту ночь она долго сидела, глядя во двор, на шины, очень черные на фоне темно-серой стены, и даже пыталась заплакать. Скоро она плакала уже по-настоящему, потому что мир вокруг них, кажется, кончался, так бессмысленно и глупо.
В два часа ночи, так и не сомкнув глаз, она вылезла из кровати и спустилась вниз, обследовать подвальный уровень. «Что, интересно, полагается чувствовать в таких случаях?» – думала она. Обычный человеческий ужас. Не присущий больше ни одному живому существу на свете. Он избыточен по отношению к животному страху, он ни на что не указывает, он означает только сам себя.
У двери в комнату Ника ей кивнул солдат. Внутри горел свет. Другой часовой, у дверей склада, замялся при виде ее – по правилам она должна была прийти в сопровождении старшего офицера, – но вокруг все рушилось, а значит, и протокол тоже.
– Лучшие идеи всегда приходят ко мне по ночам, – сказала Анна, и солдат взглянул на нее с такой надеждой, что у нее невольно сжалось сердце.