Перехватывая руками звенья цепи, он опускает себя вниз, отчего трос, на котором он висит, натягивается.
На том же тросе болтаются и другие мужчины и женщины, тоже с крюками, как и он. Они висят, как неживые, закрыв глаза. Когда трос прогибается, они один за другим начинают соскальзывать по нему к мужчине, их тела трутся об него, их крюки собираются все в одном месте.
Мужчина вскрикивает.
1:28–1:29
Темнота.
Раздается громкий щелчок.
Голос за кадром, мужчина:
– От всего.
1:30
Титры:
«Беглец».
Мы – Джонас и я – приехали сюда, чтобы поговорить с доктором. У нас общая цель. И, точнее, но, а еще точнее, и/но у каждого своя.
Нам нужен новый союз, слово, которое значило бы «и» и «но» вместе. Это мне не сейчас в голову пришло: я постоянно твержу об этом, особенно когда мы вдвоем с Тор – уменьшительное для Тори, другого уменьшительного, которым она все равно никогда не пользуется.
Это мое «и/но» до того вошло у нас в обычай, что мы больше не воспринимаем его как шутку. А раньше как только не прикалывались… Я говорил: «Я имею в виду и то, и другое сразу!» – а она отвечала: «Нои? Нио?» В конце концов решили, пусть будет и/но, как здесь написано, хотя она произносит его чуть-чуть врастяжку, так что у нее получается «ин/но». Короче, мы так к нему привыкли, что даже не улыбаемся, когда кто-то из нас его произносит. То есть теперь оно значит для нас просто то, что значит.
В общем, Джонас и я сидим здесь, в Сакраменто, и цель у нас одна, хотя и/но не та же. Правда, если честно, то, по-моему, ни он, ни я уже не верим в то, что это дело можно как-то распутать.
Из Тримонта мы добирались сюда семь часов. Бесконечно рулили по шоссе меж широких полей, мимо уродливых приземистых городишек, почти все время молча.
Дома, в Тримонте, у нас есть небольшой комитет, а в нем парень по имени Торен. Он тоже хотел поехать. Чтобы предостеречь остальных, как он выражается. Будь мы с ним короче знакомы, я бы дразнил его за то, как он сипит на слове «предостеречь». Он фармацевт в больнице и еще недавно, стоило завести с ним разговор о том, что там стало случаться, просто переставал слушать. Только скажешь ему «сверхъестественное», и он – хоп! – тебя уже не слышит, а когда подкорка сообщит ему, что ты снова говоришь как нормальный, опять включается.
Зато теперь у него одного теорий больше, чем у всех нас, вместе взятых. И в отличие от нас он не стесняется излагать их во всеуслышание, даже если они совсем бредовые. Таких у него тоже хватает. И сообщает он их тем самым сипящим голосом, предостерегает.
– Кто он, по-твоему, такой? – спросил я раз у Дианы.
– Иоанн Богослов, – тут же ответила она, – который несет проповедь миру, и на этот раз решил начать с Сакраменто.
Диана тоже поехала бы, но мы ее не пригласили. Она работает где-то в городской управе и давно уже добывает для нас разные конфиденциальные (в кавычках) бумажки. Она же разузнала все и про эту конференцию. Я бы не удивился, если бы оказалось, что добрая дюжина докладчиков получали от нее письма, этакие осторожно сформулированные запросы с целью прозондировать почву.
Мы с Джонасом сидим в кофе-баре отеля, где проводится конференция. Изучаем программу. У нас есть папки с материалами конференции и бейджики на шнурках с нашими именами.
– Что ты им сказал? – спрашиваю я Джонаса. – Насчет того, почему мы здесь?
– Да им плевать, – отвечает он. – Регистрационный взнос уплачен, и ладно.
На бейджике с моим именем значится «Независимый исследователь».
Для Джонаса приезд сюда – это последняя, отчаянная попытка разобраться в том, что происходит. Для меня тоже. Еще он здесь потому, что происходящее сильно его увлекает, для него это почти как любовь.
Я здесь из-за Тор.
Вообще мне кажется, что это Диана на какой-то встрече, где я не был, уговорила остальных членов группы взять меня с собой под тем предлогом, что когда я говорю о Тор, то становлюсь особенно красноречивым. И убедительным, потому что, когда человек волнуется, ему всегда верят больше, а ей нужно, чтобы я, точнее, мы хоть кого-то заставили поверить, что все происходящее серьезно.
Я инженер. Несколько месяцев работал на строительстве нового шопинг-молла по заказу города, потом взял небольшой отпуск по личным причинам, а потом Диана что-то сделала с моими бумагами, так что теперь этот отпуск растянулся на неопределенное время, и никто меня из-за него не достает.
Тор – актер. Когда мы с ней только познакомились, и она рассказала мне, чем занимается, я стал называть ее актрисой, но потом она попросила меня не называть ее так и объяснила почему.
Родился я не в Тримонте, но живу тут почти всю жизнь. Уезжал, когда учился в колледже, бывал в Нью-Йорке, в Сан-Франциско, еще в паре мест, думал даже пожить в каком-нибудь из них, но не вышло, да мне, честно говоря, и здесь оказалось неплохо.
Тримонт не маленький. Я много гуляю. Люблю ходить пешком. И до сих пор нахожу в городе такие места, о которых раньше даже не знал, что они существуют. Думаю, пока так будет продолжаться, я вряд ли почувствую себя здесь несчастным.
С Тор мы повстречались на вечеринке четыре года назад. Оказалось, что у нас есть общие знакомые. А еще она сказала, что мы с ней учились в одной школе, хотя я ее не помню. Она немного моложе, чем я; у нас были разные компании.
В то время я работал на строительстве большого моста в северной части штата. Она попросила показать ей фотографии стройки. Я отказался, потому что на самом деле это никому не интересно, но она настаивала, и тогда я открыл ей одну или две, объяснил, что на них, и сказал, чтобы она не изображала любопытство, если ей скучно, но она продолжала смотреть. Потом показала мне свои фото в роли Фесте в постановке «Двенадцатой ночи», где играли одни женщины, и тут оказалось, что я знаком с Мальволио, и мы еще поговорили об этом.