Три момента взрыва (сборник) - Страница 129

129

В ряду домов, смотревших фасадами на железную дорогу, Уильям отыскал склад, где местные лавочники хранили излишки товара. Он заглянул в закопченное окно. Прошел поезд. Маленькая девочка, игравшая с куклой в канаве, подняла голову.

Домовладелец, престарелый бандит на покое, согласился на предложенную цену. Уильяму удалось внушить ему мысль о том, что его нельзя отвлекать во время работы и вообще заходить к нему в комнату или пускать туда людей, так как ему, вполне возможно, придется использовать опасные химикаты. Тот, несомненно, вообразил, что речь идет о подпольной лаборатории по производству спиртного или наркотиков. Уильям не стал его разубеждать.

– Сможете держать подальше от моих дверей местных мальчишек? – спросил Уильям.

– Пусть только сунутся.

Прокрадываясь в полуразрушенный пожаром дом, Уильям был готов к тому, что там рядом с телом его уже поджидает полиция. Но нет, внутри были по-прежнему только грязные тряпки и мясо. Лунный луч светлым пятном лежал на полу чуть в стороне от останков: работа неопытного декоратора.

Три жуткие ночи Уильям курсировал между пожарищем и своей новой лабораторией. Торс он перенес в чемодане. Затем, в нем же, ноги; затем обе руки и голову – в ранце. Основательно пропитанная химикатами, его ноша не смердела и не разваливалась на куски, но пахло от нее все же не очень хорошо.

Замечал ли кто-нибудь в те дни, каким он был усталым? Пострадала ли его учеба, снизилась ли успеваемость? Думаю, что нет. Мы все много работали и все изрядно уставали. Тайные изыскания Уильяма приводили лишь к его периодическим отлучкам, но и это было делом вполне обычным. Мы, студенты, всегда прикрывали друг друга в таких случаях: «О, Брайс сегодня лежит, сэр, у него температура». Эти мелкие обманы давно стали для нас второй натурой. Да и профессора, хотя подозревали, что тут не все чисто, не портили нам игру и только сухо просили передать прогульщику их пожелания скорейшего выздоровления.

Мы с Уильямом работали тогда за разными столами, но я уже успел немного узнать его. Он был не из тех, к кому тянутся люди, да и я тоже.

Как-то вечером, когда мы оба были в гостях у Брэдли (отчаянного бахвала, которого все терпели только из-за его клуба), всеобщее внимание обратилось ко мне.

– А что такое стряслось? – приставал с расспросами Ледвит. Он был хороший малый, не вредный, но во хмелю глупел. – Чего это ты вдруг свалился к нам прямо посреди семестра, да еще в такой спешке? Ты же вроде из Дарема, нет? – Он фыркнул. – Уж не в девчонке ли тут дело? И почему именно Глазго?

Я отвечал расплывчато, стараясь перевести все в шутку, но он не унимался.

– Нет, правда, расскажи, Джеральд, – продолжал он. При этом он глядел на меня в упор, а я прятал глаза. – Сюда-то тебя чего принесло?

– Оставь его, Чарльз, – сказал кто-то, но другим однокашникам тоже было интересно, и, думаю, многие только радовались, что нашелся один бестактный и задал вопрос по существу. Нахал на пирушке – сущее благословение для не менее любопытных, но более воспитанных гостей.

И тут заговорил Уильям.

– Чарльз, – сказал он, – не будь занудой. Видишь же, человек не хочет говорить об этом. Ну и отстань от него, не срамись.

В наступившем молчании Уильям, казалось, был единственным, кто не испытал стыда.

– Кто бы говорил, – тихо произнес кто-то. – Сам тоже с подружкой куда-нибудь закатится, и ищи-свищи.

На что Уильям ответил:

– А разве это не мое право – закатываться с кем угодно и куда угодно?

И он улыбнулся. Многие засмеялись. Разговор потек своим чередом. Ледвит подошел ко мне и сказал:

– Прости меня, старина. Я болван.

Я, разумеется, ответил, что уже и думать об этом забыл.

Мы с Уильямом вышли на улицу вместе, сунув руки в карманы и нахохлившись от холода. Шли молча. Он даже не сказал: «Старине Ледвиту вечно неймется» – или еще что-нибудь в таком роде. Поравнявшись с домом, где я снимал комнату, мы остановились под фонарем, и Уильям заглянул мне прямо в глаза. Посмотрел, хлопнул меня по плечу и скрылся в тумане.

Химикаты химикатами, а останки все же начинали пованивать, и довольно противно. Полагаться на природу не приходилось – dermestes maculatus отворотили бы от них свои носы. Кислота повредила бы кости. Вот почему в своей новой тайной лаборатории за оконным стеклом, закрашенным краской, и дверью, запертой на замок, Уильям прибег к единственному доступному ему способу.

Часами он кромсал посеревшую плоть, остригая ее с костей, и складывал обрезки в ведро с крышкой. Окунал носовой платок в разведенный водой одеколон и повязывал его себе вокруг рта и носа. Крупные кости он отделял при помощи ножа; но с мелкими – фалангами пальцев, косточками плюсны – это не выходило.

Сколько раз он жалел, что не нашел помещения с печью! Вскипятив самую большую лохань воды, какая только влезла на его плиту, он положил в нее голову. В комнате стало очень жарко. Даже человеку научного склада ума и редкого бесстрастия не очень-то приятно смотреть, как кувыркаются в кипятке глаза, то и дело всплывая на поверхность, и запоздало соображать, что надо было удалить их, чтобы не ловить на себе теперь их взгляды; а уж наблюдать, как ухмыляется оскаленным от жара ртом ворочающийся в кипятке череп – испытание и вовсе не для слабонервных.

Вода густела. Орудуя шумовкой, что до тошноты напоминало ему самому процесс приготовления пищи, Уильям собирал с поверхности всплывающую вываренную плоть. Он не удержался и рыгнул.

Пока голова варилась, он курил и читал учебник, но сосредоточение не приходило. Тогда он встал и долил в лохань воды. Много позже, когда ночь уже близилась к концу, он взял щипцы и стал шарить ими в жиже. Выудив то, что ему было нужно, он вскрикнул и разжал руку. Предмет снова плюхнулся в воду, обжигающими каплями с частичками человеческой плоти обдав студента, который стоял у плиты, зажимая трясущейся ладонью рот.

129