Три момента взрыва (сборник) - Страница 116

116

– Ничего они там не выворачивают, – Фоксер категоричен, – даже не пытаются.

Именно тизер ленты и вызвал, как и следовало ожидать, первую волну негодующего недоумения. Ни названия фильма, ни титров, только смутные очертания затененного лица, темные глаза, темная дверь. И белым шрифтом по черному:

«Я жажду своего фунта плоти».

«Вечный странник».

«Мы – международный заговор».

И, наконец, самое провокационное, то, из-за чего против фильма сразу возбудили судебные процессы в Англии, Канаде и США:

«Кровь. Без клеветы».

Неудивительно, что когда название и сюжет фильма тоже стали достоянием гласности, ярость достигла невиданного накала. С другой стороны, ненависть породила и первую волну популярности фильма в разных субкультурах.

Хипстерский веб-сайт «Джей-Кул» разместил статью, в которой фильм назвали «воплощением мстительной фантазии», ведь и сценарист, и режиссер, и ведущие актеры, и вообще все, кто имел отношение к его производству, оказались евреями. Когда в продажу поступили официальные футболки, бруклинский журнал «Хорошо ли?» (который потом превозносил фильм до самых небес) опубликовал серию фотографий своих сотрудников в этих самых футболках и параллельно с ними ставшее теперь знаменитым на весь мир эссе под заголовком «Могут ли гои носить это?», состоящее из одного слова: «Нет».

– Здесь что-то есть, – произносит голос Аби. – Здесь, на чердаке, с нами. Что-то хранит нас. Оно приходит ко мне по ночам.

За стенами кинотеатров соперничающие демонстрации переходили в побоища, и никогда заранее не узнаешь, кто с кем будет драться сегодня и кто пойдет против кого. Кто – антифашисты или таквакоры, активисты «Палестинской Солидарности», «Гилель», ликудники, «Евреи Против Сионизма» или фашисты всех мастей, – кто будет сегодня требовать, чтобы фильм показали или, наоборот, запретили.

– Одна радость, – говорит, ухмыляясь, Фоксер, – это что антисемиты запутались не меньше, чем все остальные.

Сайт сторонников белого превосходства «Антизог.орг» разместил у себя хвалебный обзор фильма – факт, на который потом опирались его либеральные критики, – основанный на том, что «создатели фильма не закрывали глаза на правду о евреях». Однако, как заметили в «Фольксфронт.труф.нет», «кровососы или нет, а именно евреи в этом фильме – хорошие парни. Так что не ошибитесь».

Посыпались угрозы. Некоторые получал Джонни Д., но главной их мишенью стал Даниель Кейн.

– Верно то, что в возрасте Эдварда Каллена смешно считать, будто наличие клыков автоматически превращает человека в плохого парня, – говорит Бойер. – На мой взгляд, все претензии к этому фильму основаны вовсе не на антисемитизме, и даже не на филосемитизме, а на элементарном культурном снобизме. Это фильм-эксплуатация. Разумеется, вы можете сколько угодно утверждать, что эксплуатируемой стороной в нем являются евреи – все остальные так и делают. И хотя за фильмом стоит определенная исследовательская работа – между прочим, у нацистов действительно была операция под названием «Вервольф», – суть дела от этого не меняется: этот фильм – трэш, поп-культура… Вы, конечно, можете мне возразить – а я на вашем месте так бы и сделал, – что так называемая трэш-культура сегодня куда успешнее справляется с задачей освещения всякого дерьма, которое происходит в мире, чем чертовы новости, а потому смешно даже вести сейчас подобный разговор. Но – тем не менее.

Сценарии Даниеля Кейна были страстными, энергичными, характерными и предсказуемыми. Если бы он смог предсказать то, что будет твориться вокруг них после его смерти, его родители оставили бы его комнату нетронутой и показывали бы ее фанатам. Те входили бы туда, как в святыню.

Но жизнь есть жизнь, и комнату убрали. Так что теперь его мать показывает мне фотки.

– Вот что он любил, – говорит она. – Все время монстры, одни только монстры.

Она показывает мне фото, на котором милый, похожий на ботаника мальчуган стоит у шкафа, сплошь заставленного миньками из «Подземелий и Драконов».

Холли Кейн – высокая женщина сорока с лишним лет, с седеющими светлыми волосами, заплетенными в длинную косу. Вид у нее очень усталый. Мы говорим с ней по «Скайпу», я – сидя на солнышке, она – под дождем, снова рассказывает мне все то, что повторяла другим уже раз сто, не меньше. Она разворачивает свою камеру так, чтобы показать мне вид из окна – то, на что он смотрел каждый вечер. Изображение на моем экране колеблется и дробится на пиксели. Наконец я вижу высокую кирпичную башню – смехотворная причуда в малоэтажном пригороде Бостона.

На память тут же приходит сцена из фильма, где Хранитель карабкается при лунном свете по шпилю амстердамской Аудекерк, а его движения напоминают сразу и кошку, и ящерицу. Так и видишь, как двенадцатилетний Даниель Кейн смотрит вечерами в свое окно и придумывает похожие истории.

Ну, по крайней мере, я вижу.

– Он ничем не мог бы выразить больше любви, чем этим сценарием, – говорит Холли. – Посмотрите фильм и сами убедитесь, что он любит ее.

Я киваю и повторяю ей парочку цитат из Бойера – о присвоении, ниспровержении и уважении. Ее реакция меня удивляет.

– Я никогда в это не верила, – говорит она. – Честно говоря, вся эта лабуда с иронией и прочим меня нисколько не убеждает. – Видя выражение моего лица, она улыбается. – Это все равно что рассказать расистский анекдот и сказать: «Ну, смешно же?» Мы с Даниелем много об этом спорили.

Так у них были разногласия по поводу сценария?

– Не знаю, что вам и сказать, – отвечает она. – Он всегда умел убеждать. – Она улыбается. – В одном я уверена – сам он точно не считал свой сценарий проявлением неуважения. Он был продиктован ему любовью.

116